Книги: «Кусатель ворон» (Эдуард Веркин)

k/kusatel-voron1.jpg k/kusatel-voron2.jpg

Когда в далёком 1988 году — да-да, ещё в условиях советской действительности! — мне, ученику выпускного класса, было объявлено, что от области формируется группа талантливых старшеклассников для поездки в Германию «по культурному обмену», и я в эту группу попал как победитель городской математической олимпиады, я не был совсем уж наивным. Я хорошо понимал, что в такой группе неизбежно окажется… гм… некоторое количество блатных.

Но всё же я был довольно наивен и ошибся аж в двух вещах. Во-первых, я наивно полагал, что блатных окажется несколько человек, а их там оказалось три четверти группы. Во-вторых, я наивно поверил, что мне действительно посчастливилось из-за той победы на той олимпиаде.

Ага, щазз, не всё так просто. Несколько месяцев спустя меня просветили на этот счёт, что всё было куда хитрее. Просто выделенное на наш район место в группе не смогли поделить несколько блатных, а сроки поджимали, списки нужно было уже подавать, плюс эти интриги достали районное начальство, — и оно, начальство, стукнуло кулаком по столу, рявкнуло «так не доставайся же ты никому!!» и повелело подать ему имена-фамилии районных победителей-призёров. В поданной бумаге «городской» статус случился только у меня, вот в меня и упёрся начальственный палец.

Так что эта книжка, ребята, в какой-то степени написана обо мне. Потому что в росийских условиях, сами понимаете, — ведь вы же не настолько наивны, правда? — по этой части не изменилось ровным счётом ничего.

Кстати сказать, никак не могу бросить камень в блатных. Это были вполне нормальные люди, даже не пытавшиеся выделяться на фоне неблатных. Оно и понятно: тот факт, что в Сибири твои папа-мама имеют какие-то должности и связи, в Германии не значил ровным счётом ничего. Мобильных телефонов и планшетов (крутостью которых можно было бы выделиться) тогда и в помине не было, а одеты все были одинаково хорошо (родители неблатных ради такой поездки расстарались), и валюты всем поменяли в одинаковом объёме (при СССР с этим было строго и отступление пахло серьёзной уголовщиной). Здесь всем одинаково посчастливилось, все в данный момент имели одинаковые возможности и выпендриваться было просто незачем.

Это понимали все, кроме одной девчонки — если сопоставлять с книгой, то девчонка та была в нашей группе Лаурычем женского полу. Дело в том, что из трёх руководителей группы одна тётка протащила в состав свою дочку (чувствуете опять параллель с книгой, да?). Дочка та выделялась среди нас аки белая ворона — всем по шестнадцать, выпускники, а этой тринадцать, малявка, и сверхборзость её присутствия в группе бросалась в глаза моментально. Так ведь она ещё и вела себя сверхборзо, постоянно тыча всем тот факт, что мама её здесь начальство, и если вдруг что, то мало никому не покажется.

Как следствие, с ней все девчонки наотрез отказались жить в одном номере, даже блатные. А когда её приказным порядком к кому-то подселили по распоряжению мамули… Что-то там произошло такое, что мало не показалось ей самой, я не в курсе, но до конца поездки приходилось ей ютиться в мамулином номере на раскладушке…

Если продолжать параллели с книгой, то аналог Пятахина в нашей группе тоже был. Клинический дурак, реальный кандидат в эталоны дурака для Палаты мер и весов. Сферический дурак в вакууме. Блатной, разумеется, иначе бы его к этой поездке на пушечный выстрел не подпустили. Этот отмочил в первый же вечер своей немецкой жизни.

Ему, когда были розданы местные деньги, видите ли, не понравилось, что дали крупными купюрами — неудобно, дескать, при практических расчётах будет. Он и разменял одну купюру самым простым способом: спустился к стойке администратора, где продавалась всякая хозяйственная мелочёвка, ткнул пальцем в самую грошовую хреновинку и протянул свою купюру. Получил, натурально, ту хреновинку и сдачу. И пошёл, страшно довольный своей житейской смекалкой… и всё бы ничего, но дёрнуло его постучать в номер к руководителям группы. Просто спросить, чего ж это он купил такое — надписи-то на хреновинке были по-немецки, коего сам он не разумел, а руководители все были со знанием языка. И была там в номере немая сцена.

Ну то есть это она сначала была немая, а потом децибелы очень даже возросли и вся группа туда сбежалась. Потому что этот кретин ухитрился купить на размен не что-нибудь, а… презерватив.

Я, когда задним числом представляю себе ту сцену, руководителям даже сочувствую. Потому как в СССР, чтоб вы знали, секса, конечно не было, а старшеклассникам его и вовсе не полагалось — не то что секса, а слово-то такое знать было не положено. Но, с другой стороны, только полный болван мог думать, что куча оставшихся на три недели без родительского присмотра шестнадцатилетних подростков совсем не будет этим развлекаться, — а наше руководство болванами отнюдь не было. И вот представьте себе, что вверили вам под вашу опеку эту кучу подростков, провели с вами по партийной и педагогической линии кучу инструктажей насчёт «руссо туристо облико морале», а в первый же вечер заявляется к вам один из подопечных. Помахивая презервативом и запрашивая каких-то консультаций. Ага?

Знатная была сцена, да… По-моему, даже те, кто о презервативах до сих пор ничего не знал, полностью вошли в курс дела. Кто-то прибежал на шум с карандашом и блокнотом в руках (расходы предстоящие, что ли, прикидывал), так он первым делом записал себе это слово, а другие потом у него переписывали, чтобы не забыть…

Потом этот дятел ещё много корок отмочил. В новогоднюю ночь вообще набрался добрым немецким пивом (sic!), ухватил где-то в гостиничном коридоре швабру и заявил, что идёт бить немцев. Мы даже не поверили, а зря. Он ведь реально попёрся на улицу их бить. Шваброй.

Немцы оказались на удивление гуманными. Они, в свою очередь, не стали бить пьяного русского дятла, а обошлись без членовредительства и всего лишь засунули ему швабру… нет, совсем не туда, куда вы подумали. Я сейчас расскажу, а вы попробуйте себе представить.

Итак, берётся пьяный русский дятел со шваброй в руках. С него снимается куртка, дятел приставляется спиной к фонарному столбу и куртка надевается на него обратно поверх столба. Застёгиваем куртку наглухо снизу доверху. А теперь разводим дятлу руки в разные стороны и просовываем в рукава швабру. Получается этакая лайт-версия распятия — освободиться не порвав куртку, да ещё в пьяном виде, практически нереально. Часа два так простоял, потом мы его хватились, пошли искать и нашли практически сразу…

Впрочем, что это я о других? Сам ведь тоже знатно отмочил, не на первый день, так на третий. Когда вышиб дверь в номер понравившейся мне девчонки.

Ну… то есть как вышиб? Это вообще нечаянно получилось, от слова «совсем». Просто я к ней пришёл, постучался и назвался. Она и разрешила заходить. А раз пригласили войти — дверь, наверно, не заперта, нет? Вот и я подумал, что не заперта, и открыл её. Она и открылась вместе с половиной косяка, потому что всё-таки была заперта, только девчонки сами об этом забыли. Кто ж знал, что эти немецкие двери такие хлипкие? Вот и я не знал. Теперь зато знаю.

Тоже была немая сцена. Громких децибелов, правда, не было, но всё равно вся группа сбежалась смотреть. Потому что я этот чёртов косяк полтора часа на место прилаживал с помощью всяких подручных предметов и такой-то матери (про себя, правда, девчонки всё же), только что слюнями не приклеивал. Кто-то шёпотом прокомментировал «Во ломанулся, как лось во время гона!» и я ещё подумал, что кличка «Лось» мне теперь гарантирована…

И что ж вы думаете — приладил-таки! Даже почти не видно было, и даже замок нормально закрывался, и даже держалось… если силу не прикладывать, конечно. Но к этим дурацким дверям силу прикладывать я уж зарёкся, не-е-е, пусть кто другой прикладывает, если хочет, а мне и так хватило.

Вытер, значит, трудовой пот, и пригласил её пойти прогуляться, благо с дверью вопрос уже решён, а для сна ещё рано, не терять же время. Вот так прям при всех — а я про всех уже как-то и забыл — пригласил. Таким светским тоном. Все офигели, а она, по-моему, офигела больше всех. Однако ж ничего, согласилась — оделись и пошли гулять. И… блин, я даже не знаю, как это описать.

В общем, мы вокруг той гостиницы нарéзали кругов, наверно, сто, не меньше. И я ей стихи читал, я их уже в шестнадцать лет много знал и читать любил. Больше всего почему-то Юрия Левитанского, так получилось, она один только «Кинематограф» на бис два раза прочесть просила. И стало совсем уже поздно, и проводил её до номера, и она сказала — мол, когда из-за тебя вышибают двери, это, оказывается, круто, но когда тебе полтора часа читают хорошие стихи, это, блин, оказывается, ещё круче. Хотя про полтора часа она преувеличила, час от силы, да ещё и с повторениями же.

Это слышала только её соседка, но назавтра, натурально, знала вся группа. И я даже обошёлся без ожидаемого прозвища «Лось», и надо мной даже уже не смеялись, и вообще — нам скорее завидовали. И нам, блин, было из-за чего завидовать! Потому что за оставшиеся две с половиной недели в группе столько пар образовалось, полаялось и распалось, комбинаторику изучать можно, а мы… вот просто как-то вместе, и за руки всё время, и ничего нам больше не надо было. И стихи по вечерам, да…

А потом мы прощались на ночном перроне маленького областного городка — стоянка поезда семь минут, а мне ещё ехать и ехать, — и понятно было, что навсегда уже прощались. Встречавшие её родители, за что я им до сих пор благодарен, в ситуацию въехали сразу и дали нам нормально побыть эти минуты наедине.

И она сказала, что чувствует себя круглой идиоткой, потому что, блин, в написанное-прочитанное про первую любовь никогда сроду не верила, считала себя, дуру, какой-то особенной, а оно вон как оказалось, но чёрт побери, это же было здорово, и она ни о чём не жалеет. А я только вздохнул и сказал «Ага!», потому что примерно то же самое чувствовал, и вообще — чего тут ещё скажешь-то? И мы расцепили руки — семь минут стоянка поезда, мать его! — и… и всё. Но память-то осталась, никуда не делась, и будь я проклят, если когда-нибудь это забуду! Шестнадцать лет и «навсегда» — это очень сильнодействующее сочетание, факт, и такое не забывается.

Я потом несколько дней был в состоянии… ну вот точно как в упомянутом «Кинематографе» Левитанского — помните?

…И над собственною ролью
Плáчу я и хохочу…

Так что, ребята, не спешите хохотать, когда видите фарс. Иногда он может вырасти в драму, над которой стóит плакать — это я вам говорю, человек, у которого таки выросло, дай бог каждому в шестнадцать лет. Да и книжка в том числе об этом.

А книжка, ребята, очень годная — это я вам говорю, человек, о котором (в некоторой степени) она написана, дай бог нам всем побольше таких книжек.